Неточные совпадения
Но «Армида» и две дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал то одну, то другую, мысленно становился на колени перед ними, пел, рисовал их, или грустно задумывался, или мурашки бегали по нем, и он ходил, подняв
голову высоко, пел на весь дом, на весь сад, плавал
в безумном восторге. Несколько суток он беспокойно спал,
метался…
Такие лудевы ставятся всегда
в горах на кабарожьих тропах.
В изгороди местами оставляются проходы, а
в них настораживаются веревочные петли. Попав
головой в петлю, испуганная кабарга начинает
метаться, и чем сильнее бьется, тем больше себя затягивает.
Солоха, испугавшись сама,
металась как угорелая и, позабывшись, дала знак Чубу лезть
в тот самый мешок,
в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтением боли, когда сел ему почти на
голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков.
В этом положении несчастная девушка и
мечется, не зная, куда ей приклонить наконец свою
голову.
— Только не бегайте, бога ради, не суетитесь:
голову всю мне разломали своим бестолковым снованьем.
Мечутся без толку из угла
в угол, словно угорелые кошки, право.
Он
мечется как
в предсмертной агонии; он предпринимает тысячу действий, одно нелепее и бессильнее другого, и попеременно клянется то отомстить своим обидчикам, то самому себе разбить
голову…
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля и весь горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание
метаться, биться
головой об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг,
в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до
головы, — раб.
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив
голову, протирал платком пенсне.
В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял
в лица, шевелил волосы на
головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза.
В коридоре больницы
метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и
в безвыходном отчаянии
металась по комнате, ломала себе руки и билась о стену
головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Вопрос этот безнадежно
метался в ее
голове, но именно только
метался, не находя и даже не ища ответа.
Несмотря на то, что воздух был тих, свеча плыла и огонь
метался в разные стороны, освещая то столбик крылечка, то стол и посуду, то белую, стриженую
голову старика.
Вот еще степной ужас, особенно опасный
в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают
в тревоге
метаться и мчатся очертя
голову от огня. Летит и птица. Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все
в общей куче.
Иногда льдины замыкали реку, спирались, громоздились друг на дружку, треск, грохот наполняли окрестность; и вдруг все снова приходило
в движение, река вдруг очищалась на целую версту;
в этих светлых промежутках показывались шалаш или расшива, подхваченные с боков икрами; страшно перекосившись на сторону, они грозили спихнуть
в воду увлеченную вместе с ними собаку, которая то
металась как угорелая, то садилась на окраину льдины и, поджав хвост, опрокинув назад
голову, заливалась отчаянно-протяжным воем.
"Надо поддерживать связи!" — восклицали мы вместе с Грызуновым, а Грызунов и теперь — стоит только
в окно посмотреть —
мечется, как угорелый, из дома
в дом и одну только мысль
в голове держит: надо поддерживать связи! надо!
Вам ничего не нужно, кроме сущности, вы и берете ее, но с тех пор, как вы начитались повестей, вам стало стыдно брать, и вы
мечетесь из стороны
в сторону, меняете очертя
голову мужчин и, чтобы оправдать эту сумятицу, заговорили о ненормальностях брака.
Маленький, пыльный старик
метался по лавке, точно крыса
в западне. Он подбегал к двери, высовывал
голову на улицу, вытягивал шею, снова возвращался
в лавку, ощупывал себя растерявшимися, бессильными руками и бормотал и шипел, встряхивая
головой так, что очки его прыгали по лицу...
Для этой женщины со здоровым, положительным умом беспорядочная обстановка с мелкими заботами и дрязгами,
в которой мы теперь жили, была мучительна; я это видел и сам не мог спать по ночам,
голова моя работала, и слезы подступали к горлу. Я
метался, не зная, что делать.
Ахов. От меня поклону ждешь, так не дождешься. Что ты, как статуй, стоишь!
Головы у вас
в доме нет, некому вас прибодрить-то хорошенько, чтобы вы поворачивались попроверней. Кабы муж твой был жив, так вы бы давно уж
метались по дому-то, как кошки угорелые. Что вы переминаетесь? Стыдно тебе кланяться, так не кланяйся; а все ж таки благослови нас как следует. Будешь икону
в руках держать, так и я тебе поклонюсь, дождешься этой чести.
Дольше больной говорить не мог, охваченный тяжелым забытьем. Он начал бредить,
метался и все поминал свою жену… Арефу даже слеза прошибла, а помочь нечем. Он оборвал полу своего дьячковского подрясника, помочил ее
в воде и обвязал ею горячую
голову больного. Тот на мгновенье приходил
в себя и начинал неистово ругать Гарусова.
Бабы, как угорелые,
метались по двору, кричали и выли; я надвинул крепче шляпу на
голову, ударил Рыжка поводом по дымившимся бокам, и мы пустились на всех рысях
в далекий путь.
Красавина. Каков молодец! Ох, глаза твои плутовские, больно завистливы! Высоко глаза-то закидываешь! А девка-то теперь сохнет, по стенам
мечется. Видит беду неминучую, за Говорилихой сейчас: «Выручай, Говорилиха!» — А Говорилихе-то и на руку. Посольскую должность мне не
в первый раз править. Ноги с подходом,
голова с поклоном, язык с приговором.
Она и неслась и
металась в стороны так отчаянно, что управлявший ею конюх
в одно и то же время драл ей кверху
голову бечевой, а другою рукою немилосердно стегал ее толстою нагайкою.
Но он еще долго
метался головой по подушке, и всхлипывал, и горячо шептал что-то, сморкаясь
в простыню.
Я поспешил исполнить желание его, лишь бы не дать ему говорить, и принялся рассказывать. Он сперва слушал меня с большим вниманием, потом попросил пить, а там опять начал закрывать глаза и
метаться головой на подушке. Я посоветовал ему соснуть немного, прибавив, что не поеду дальше, пока он не поправится, и помещусь
в комнате с ним рядом.
Молодой человек смотрел теперь на труд мыслителя с особенной точки зрения; он хотел представить себе, что может почерпнуть из него человек, незнакомый со специальной историей человеческой мысли, и он
метался беспокойно, боясь, не дал ли он просившему камень вместо хлеба. Эта работа внимания и воображения утомила Семенова.
Голова его отяжелела, тусклый свет огарка стал расплываться
в глазах, темная фигура маячила точно
в тумане.
Он был утомлен дневным переходом. Все члены ныли от усталости, и он чувствовал потребность
в успокоении. Но
голова его горела, глаза тоже были охвачены будто кольцами лихорадочного жара, он беспокойно
метался каждый раз, когда шелест перекидываемой страницы долетал до его слуха среди сонных звуков камеры.
Дом Скорнякова высокий, на каменной подклети, солдат стоит перед ним, задрав
голову так, что шапка на землю упала.
В доме
мечется кто-то юркий, перебегая от окна к окну. Из дворов на улицу спешно сыплются мужики, бабы, ребятишки послушать солдатово клятьё, а он ревёт...
Кузьма спал, раскинувшись, тяжелым и беспокойным сном; он
метался головой из стороны
в сторону и иногда глухо стонал. Его грудь была раскрыта, и я увидел на ней, на вершок ниже раны, покрытой повязкой, два новых черных пятнышка. Это гангрена проникла дальше под кожу, распространилась под ней и вышла
в двух местах наружу. Хоть я и до этого мало надеялся на выздоровление Кузьмы, но эти новые решительные признаки смерти заставили меня побледнеть.
И он приподнялся на койке, придерживаясь рукой за стойку, чтобы не стукнуться лбом. Койка, словно качели,
мечется под ним, а он ничего… Ни тоски, ни этого сосания под ложечкой, ни этого свинца
в голове.
Егорушка, бледно-зеленый, растрепанный, сильно похудевший, лежал под тяжелым байковым одеялом, тяжело дышал, дрожал и
метался.
Голова и руки его ни на минуту не оставались
в покое, двигались и вздрагивали. Из груди вырывались стоны. На усах висел маленький кусочек чего-то красного, по-видимому крови. Если бы Маруся нагнулась к его лицу, она увидела бы ранку на верхней губе и отсутствие двух зубов на верхней челюсти. От всего тела веяло жаром и спиртным запахом.
Молодое тело и его запросы слишком
метались из всей их повадки, сидели
в толстых носах и губах,
в поступи, поворотах
головы,
в выражениях чувственных или тупых профилей.
Накануне свадьбы Боб Денисов и Костя Береговой
метались в поисках фраков, так как были приглашены держать венцы
в качестве шаферов над
головами жениха и невесты.
— Чего это ты, добрый молодец, от красной девки, как от серого волка,
в сторону
мечешься, ладком даже не поздоровавшись?.. И с чего, спросить надо, ты спесивишься? Али боишься, что
голова твоя боярская от поклона отвалится?..
Футболисты с толстыми икрами и
голыми коленками
метались по полю, выкатив глаза и по-бычачьи наклонив
головы; за проволочной сеткой мелькали ловкие фигуры теннисистов, вздымались ракетки, и пулями летали мячи. На дороге играли
в городки.